Мария Обельченко. Журнал «7 дней», 9 — 15 января 2006 г.

Роман Мадянов, когда-то сыгравший Гека Финна в фильме Данелия «Совсем пропащий», теперь известен своими ролями в самых рейтинговых сериалах: «Участок», «Гражданин начальник», «Штрафбат», «Дети Арбата», «Охота на Изюбря», «Солдаты». Играет актер преимущественно персонажей отрицательных. А ведь известно, что негодяя сыграть сложнее, чем героя-любовника. Тем более что сам Роман Сергеевич — человек во всех смыслах положительный и никаким пагубным страстям не подверженный.

— Роман Сергеевич, вот, кажется, какой сериал ни возьми, во всех вы снимались. Не устали?

— Уже понимаю, что необходимо от чего-то отказываться — я просто физически не смогу провернуть все, что предлагают. Но все время хочется сказать «да», потому что еще с юности привык никогда не прятаться от работы. В ГИТИСе меня преподаватели даже из многих этюдов убирали, я как многостаночник был. Что же касается сериалов, то на самом деле, несмотря на снисходительное к ним отношение, это дело нелегкое — смены-то теперь по 12 часов длятся. И если не хочешь свою роль продуть, как говорится, на фук, значит, обязан быть в профессиональном тонусе от первой серии до последней. А если не можешь, лучше с этим делом не связываться… Первая моя полноценная сериальная роль была в картине Николая Николаевича Досталя «Гражданин начальник». Помню, назавтра репетиция назначена, а он сидит и смотрит кассеты со всеми сериалами, какие тогда были: «Вот, Рома, уже одурел от просмотра, но волнуюсь, хочу понять, как это снимать надо. Не хочу проколоться». Потом он меня в «Штрафбат» пригласил: «Я только тебя, — говорит, — в роли майора Харченко вижу, больше никого». Приятно, но и ответственность большая. Я ведь был единственным противовесом всем героям под командой Твердохлебова, которого блестяще сыграл Леша Серебряков. Досталь во время съемок лично следил за каждой деталькой — щупал, чтобы щетина на лицах была настоящая, чтобы гимнастерки были не отутюженные, а выгоревшие, с прожжеными пуговицами, чтоб подворотнички не блестели, словно только что из магазина, — это же передовая!.. В результате смотришь «Штрафбат», и язык не поворачивается назвать его иначе, как многосерийное кино.

— А что вас привлекло в сериал «Солдаты», который идет с таким сумасшедшим рейтингом? Не привычка ли играть военных?

— Я в форме себя нормально чувствую, но не балдею от нее, нет. Хотя знаю, она мне действительно идет. Может, оттого, что я — потомок казаческого рода? Но, конечно, не поэтому я недавно опять дал согласие играть майора «Колобкова в «Солдатах-6». Просто тема уж больно животрепещущая, и мы все вместе — и с молодым режиссером Сережей Арлановым, и со сценаристами — с самого начала договорились, что не будем играть со зрителем в поддавки, чтобы клюквы развесистой не получилось… А съемки были веселые. Мы воинскую часть (кстати говоря, я в детстве все за ее забор пытался заглянуть, так как она находится от моего бывшего родного дома в пяти километрах) превратили в полный бедлам. Командира выставляли из кабинета, и он каждый раз говорил: «Ну, ребята, вы даете!» Многие солдаты снимались у нас в массовках, кто-то давал советы, и мы сами у них спрашивали — как из строя правильно выйти, как честь отдать. Ведь большинство актеров в армии-то не служили. Конечно, мы солдатам их будни скрасили, а вот офицерам их жизнь усложнили. Запомнилось мне, как мы с Борей Щербаковым любовную сцену с молодой, совсем еще неискушенной, перепуганной актрисой Ольгой Фадеевой играли. Чтобы ее расслабить, анекдоты травили, прикалывались до последней секунды, до команды «мотор». В результате все получилось отлично, у меня потом даже сердце болело: в жизни я никогда не поступил бы так отвратительно. Так вот, Олечка как-то в интервью сказала, что, мол, самые гадостные сцены у Мадянова лучше всего получались. Она, правда, еще сказала, что если бы не моя помощь на площадке, ей очень тяжко было бы…

— Да, ничего не скажешь, отрицательные персонажи вам хорошо удаются… Это у вас амплуа такое сложилось?

— Знаете, я себя часто называю адвокатом собственных ролей. Однозначно плохих людей не бывает. И потом — я уже говорил, что не привык отказываться от работы, если она интересная. А отрицательных героев играть интереснее, чем положительных, потому что психологически они более сложные.

— Вот и в «Охоте на Изюбря» вы тоже «плохого» играете…

— Нет, там не все так просто. Мой герой почти предал, но все-таки не предал. В этом весь фокус. Я согласился на эту небольшую роль потому, что сценарий очень понравился — запоем прочитал он начала до конца. А ведь обычно мы, актеры, читаем только сцены с «собой». И еще — когда много снимаешься, обычно вспоминаешь свой текст уже на площадке. Но во время съемок «Изюбря» я был так увлечен работой, что накануне съемок, поздно ночью, обязательно повторял свою роль. Да и группа была родная — почти все, с кем я на «Участке» работал. Кстати говоря, в «Участке» мой герой вовсе не мерзавец. Там вообще нет отрицательных персонажей, сценарий как раз весь и построен на доброте и человечности — поэтому, мне кажется, зрители его полюбили. А то у нас сейчас и правда отрицательных героев на экране гораздо больше, чем хороших добрых людей… Так вот, во время съемок «Изюбря» у меня свой ритуал был — приезжал и первым делом интересовался, есть ли сливки. Все знали, что мне непременно надо кофе или чаю выпить со сливками. Я спрашивал, а они отвечают: «Понятно, Мадянов приехал, ищет, с кем поскандалить. Ладно уж, есть твои сливк». «Хорошо, — говорю, — а то без них я работать не буду». Знаете, вообще-то у каждого артиста своя манера «заводиться», адреналин в себе разогревать. Кто-то поскандалить обязательно должен — с костюмером, к примеру, поцапаться прямо перед съемкой или выходом на сцену. Кто-то опаздывает всегда — влетает в последнюю секунду, уже заведенный, уже в кураже. А у меня, особенно если роль интересная и сложная, — только один способ: смех, анекдоты, приколы… Я болтаю, смеюсь, а сам в это время концентрируюсь, готовлюсь. А вот быть каким-то раздражителем, от чего многие артисты заводятся, я не могу. Поэтому приятно было на «Изюбре» работать с людьми, которые только по-доброму друг над другом подшучивали.

— У Вас подход к профессии явно из старых добрых времен… Вы ведь сниматься начали еще в детстве?

— Да, с девяти лет. С 1972 по 1979 год сыграл в кино 10 ролей, из них три главные, среди которых был Гекльберри Финн в фильме георгия Данелия «Совсем пропащий» и Дюшка Тягуновв в «Весенних перевертышах» по роману Владимира Тендрякова. Мой отец Сергей Вениаминович работал режиссером на телевидении в творческом объединении «Экран», потом перешел на «Мосфильм». Жили мы в подмосковном Дедовске. Однажды мать сказала отцу про меня, 9-летнего, и моего старшего, 11-летнего, брата Вадима: «Забирай этих двух с собой на работу, потому что я уже устала объясняться с соседями. То они кому-то физиономию расквасили, то соседке в пододеяльник кирпичей набросали. Столько энергии, что не могу больше с ними справляться!» И отец стал брать нас на съемки. Однажды приехали в школу снять какие-то сцены, и отец попросил девочек-костюмерш: «Оденьте этих двоих в форму, пусть со всеми вместе носятся». Мы с Вадимом вжик — и растворились. И понеслось — с кем-то подраться успели, кому-то фингал посадили… Вдруг меня какой-то человек хватает: «Мальчик, ты чей?» Раньше на съемки, особенно детских фильмов, приходили помощники режиссеров со всех студий присматривать детишек. В результате через две недели я уже ехал играть Гека Финна. Ну, как тут Бога не благодарить — с первого захода оказался в компании дяди Женечки Леонова, Ирины Константиновны Скобцевой, Вахтанга Кикабидзе, Владимира Басова… С ума сойти можно! Эта школа мне, конечно, многое дала и до сих пор помогает.

Но тогда я в основном на смешные и забавные вещи внимание обращал. Вот однажды под Херсоном в наш пароход «Радищев» (на нем передвигалась съемочная группа), прямо посреди Днепра (это у нас была Миссисипи), врезалась баржа, груженная помидорами «бычье сердце». Директор картины выбежал на палубу и кричит: «Всех под суд!» На барже из-под брезента вылез совершенно пьяный капитан: «Не сажайте! Берите помидоры, только не сажайте!» И вот все артисты встали в цепочку и начали перегружать ящики с помидорами к себе на пароход. Капитан очнулся через полчаса и стал умолять: «Дорогие мои, оставьте мне хоть немного для отчетности…» Оставили, конечно. Но и того, что взяли, хватило выше крыши. Через неделю нас всех от этих помидоров уже тошнило и в буквальном, и в переносном смысле…

В другой раз мы на том пароходе чуть не перевернулись, так как он был перегружен декорациями. Началась страшнейшая гроза. А накануне поздно вечером мы на пристани взяли на борт Евгения Павловича Леонова, который после каких-то съемок вернулся с женой Вандой и сыном Андрюшкой. Они с дороги так устали, что сразу легли спать и закрыл дверь в каюту. Когда всех стали предупреждать об опасности и выдавать спасательные жилеты, про Леонова забыли. А когда около берега мы сели, наконец, на мель, вдруг на палубе появился дядя женечка: «Ребята, что это у вас тут ночью происходило? У меня то ноги к потолку задирались, то голова». Все от ужаса стали белыми как мел — представили, что случилось бы, если бы пароход и впрямь начал тонуть…

— И все-таки тяжело было сниматься на равных со взрослыми, профессиональными актерами, вы ведь совсем еще маленький были?

— Тяжело. Хотя помогала моя детская раскрепощенность и непосредственность. Но я понимал уже, что кино — это не игра, а пахота. Часто снимали по ночам — спасть хочется, а нельзя. Ну, еще, конечно, со школой были проблемы. В каком-нибудь городе съемки длятся, допустим, месяц — я иду в местную школу. Ясное дело, я там пришлый, в результате на переменах начинается выяснение отношений. А я понимал, что лицо-то мне беречь надо, поэтому если кому-нибудь засандаливал, то потом сразу ложился на пол и первым делом голову закрывал. Однажды ухо мне чуть не оторвали, еле отмахался. Но ухо-то ладно, его не видно… Зато, когда в родной Дедовск возвращался — надо отдать должное киностудии «Мосфильм», — она платила учителям деньги за то, чтобы они помогали мне наверстать упущенное. А поскольку память у меня уже актерская выработалась, я тексты просто фотографировал и отвечал назубок.

— Сверстники завидовали?

— Нет, зависти среди своих одноклассников я не помню. Они же все друганы мои были. Конечно, когда к школе подъезжала черная «Волга» с надписью «киносъемочная» и Мадянова вызывали с урока, элемент выпендрежа возникал. Плюс еще материально я семье помогал, жили ведь мы совсем небогато.

— Неужели голова кругом не пошла?

— Нет, звездной болезнью, как сейчас это называется, ли фанаберией, как раньше говорили, я не страдал и не страдаю. Во-первых, мне отец сразу по шее давал, если что-нибудь такое замечал в моем поведении. За что я ему неимоверно благодарен… А во-вторых, я никогда не забуду одну сцену. Во время съемок «Совсем пропащего» жили мы как-то в Каунасе. Теплый вечер, все вышли на улицу, кругом люди ходят, знают, здесь съемочная группа остановилась. Мне купили какую-то штуковину для пускания мыльных пузырей. И вот сижу я на лавочке рядом с Данелия. Он курит, а я пускаю эти пузыри и делаю это слишком уж демонстративно. Георгий Николаевич мне тихо говорит: «Рома, не играй на публику». И все. Больше ни слова. Но застряло на всю жизнь как гвоздь.

— Когда пришло время выбирать профессию, вы точно знали, что станете артистом?

— Честно говоря, я мечтал быть лесником, егерем. Избушка в тайге, две собаки, ружье, природа… Отец, опять же, меня к этому приохотил — сажал нас с братом, маленьких, в коляску (она еще с войны осталась, большая, вместительная, в хозяйстве была вещью незаменимой) и увозил в лес на целый день. Но все-таки мне хотелось доказать всем, что актерствовал я не только благодаря детской своей непосредственности. Мог бы поступать во ВГИК — с моим послужным списком меня туда без конкурса взяли бы. Но отец сказал: «Надо пройти нормальную театральную школу. Кино — вещь неблагодарная. У тебя должен быть свой дом — театр». Однако ни в один театральный институт меня не приняли. Везде говорили: «У вас нет ни юмора, ни темперамента, не советуем вам поступать в творческие вузы». Поэтому на следующий год я поступил на режиссерский факультет в Институт культуры. И вдруг случайно вместе с отцом оказываюсь у ГИТИСа. Он мне говорит: «Чем черт не шутит, давай зайдем. Для очистки совести». А там уже шел второй тур. Ну, я пришел, выступил, после прослушивания своей фамилии в списке прошедших не услышал и с чистой совестью уехал к себе в Дедовск. Вдруг вечером звонок в дверь — педагог из ГИТИСа за мной приехал. Выяснилось, что там у них какая-то ошибка вышла, а у меня набралось больше всего баллов. Вот руководитель этого курса Оскар Яковлевич Ремез и прислал ко мне гонца. Но я сказал, что не хочу забирать документы из Института культуры, чтобы не очутиться между двух стульев. Со мной согласились. Потом я узнал, что Ремезу пришлось аж свой партбилет бросать на стол, чтобы мне разрешили без документов участвовать в третьем туре. Правда, когда я поступил, он попросил меня дать расписку, гарантирующую, что до третьего курса я не буду сниматься в кино. будучи студентом, я уже начал играть на сцене Театра имени Маяковского — меня присмотрел Андрей Александрович Гончаров. Так что с распределением проблем не было — сразу взяли в этот театр. Вот только до дома добираться было сложно — каждый раз после спектакля как угорелый бежал на последнюю электричку, не дожидаясь, пока аплодисменты стихнут.

— А через театр квартиру нереально было поучить?

— Именно так я ее к 35 годам и получил. Дай бог всем, кто мне помогал, здоровья. А тем, кто умер, пусть им земля будет пухом. Андрей Александрович Гончаров попросил Наташу Гундареву мне помочь. Я ей всю жизнь буду благодарен, потому что она всюду ходила, просила, уговаривала и сделала-таки мне квартиру. Помню, сказала тогда: «Ромка, мы с тобой чудо сотворили!» Кстати, я был последним в театре, кто получил бесплатное жилье.

— Вы тогда уже были женаты?

— Да, я с Натальей в театре же и познакомился.

— Она у вас актриса?

— Да что вы, боже упаси! Никогда не женился бы на актрисе!

— Из эгоистических соображений?

— Да, из эгоистических. Потому что нужно вперед смотреть. Представьте себе двух востребованных артистов — папу и маму. А ребенок когда родится, с кем останется? Сразу бабушке его отдавать? Нет уж. Моя Наталья работала осветителем в театре. Но когда мы поженились, я ее попросил работу оставить. Как я мог себе позволить, будучи уже заслуженным артистом России, чтобы моя жена что-то выносила на сцену, а ей кто-нибудь, не дай бог, мог нахамить у меня на глазах?! Поэтому она занимается воспитанием сына Ромки, а сейчас работает в школе, где он учится. Ему уже 12 лет, в бассейн ходит, музыкой занимается, фигурным катанием, в общем, всегда при деле.

— А глава семьи все работает…

— Да, жена с сыном меня чаще по телевизору видят. Однажды прихожу домой поздно ночью, слышу до боли знакомый текст. Оказывается, моя Наталья Федоровна смотрит «Штрафбат». Вижу, глаза у нее полны слез: «Убили тебя уже, гада, убили. Иди на кухню, там котлеты, я досмотреть должна…» И это при том, что вообще-то она не очень жалует сериалы. Наталья моя абсолютно обаятельный, искренний и скромный человек. Очень добрая и отзывчивая. Я уже устал с ней бороться — она может в три часа ночи вскочить и поехать к подруге, если той плохо.

— А как, интересно, ваша жена и сын относятся к тому, что вы так часто играете «плохих» героев?

— Да нормально относятся. Они же знают, что в жизни я — хороший! Мы вообще стараемся друг друга ни в чем не упрекать и относиться с уважением к занятиям и привычкам друг друга.

— В общем, надо понимать, что тапочки жена не должна вам подавать только потому, что вы известный артист?

— Это полный идиотизм. Неужели не все равно, кто суп сварит? У меня репетиция в театре отменяется, я приеду домой и с удовольствием и борщ, и второе приготовлю. И ничего странного в этом не вижу. А Наталья, со своей стороны, хоть сама не очень жалует рыбалку, раньше со мной постоянно ездила порыбачить. Я ведь с детских лет заядлый рыбак-спиннингист. Правда, потом ей надоело, но она понимает, что рыбалка для меня — святое. Если решил, ни за что не отменю ее, какая бы погода ни была. В общем, жена меня больше не ругает — знает, что после рыбной ловли я целую неделю себя человеком чувствую.

— Какую самую большую рыбу выловили? Только правду скажите, а не как в рыбацких анекдотах…

— В 1981 году я вытащил сома на 98 килограммов. И был очень расстроен, что до ста не дотянул. Меня все успокаивали — мол, это он похудел на 2 килограмма, пока его вытаскивал. А в довесок к тем 98 килограммам я все-таки расскажу анекдот из старой рыболовной классики. два нетрезвых уже рыбака сидят. Один говорит: «Я вчера в нашем пруду на мякиш хлеба поймал сома весом полторы тонны, пять с половиной метров». Второй отвечает: «А я в нашем озере вчера щуку поймал, всего 35 килограммов. Разрезаю, а в брюхе — серебряные подсвечники и три свечки горят». Первый подумал-подумал: «Вась, слышь, я тонну сбрасываю, а ты погаси свечи». Мне нравится эта история — она поучительная… Когда мне в чем-то везет (не только в рыбной ловле), я не считаю это своей удачей. Скорее думаю так: «Это судьба благодарит меня за мое постоянство».