Татьяна Петренко. Журнал «Театральная афиша», июнь 2006 г.

Про заслуженного артиста России Романа Мадянова можно сказать, что он вырос на  съемочной площадке. Его отец режиссер. Работал на киностудии «Мосфильм», потом перешел на центральное телевидение в творческое объединение «Экран», так что сын не понаслышке знал о том, как снимается кино. Он начал с эпизода в фильме «Перевод с английского». Вторая роль уже была главная. В фильме «Совсем  пропащий» он сыграл шалопая Гека. В этом фильме сошлось все. Любимая с детства  книга Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна», известный режиссер Георгий  Данелия и замечательные артисты Ирина Скобцева, Евгений Леонов, Вахтанг  Кикабидзе, Владимир Басов. Роман сразу попал во взрослый мир, но так как ему  было всего девять, на съемки вместе с ним поехала мама, потом он ездил и с папой, а для работы в фильме «Весенние перевертыши», где он снова сыграл  главную роль, с ним поехала бабушка. Съемки проходили в Архангельске. Их  расселили по домам. Бабушка Паня быстро сдружилась с хозяевами, в первый же день приготовила квас, напекла блинчиков. На ее пончики съезжалось полгруппы, так что к концу съемок и внук, и все остальные изрядно прибавили в весе.

— Роман Сергеевич, одноклассники не завидовали, что вы снимаетесь в кино, а  они сидят за нартами и учат уроки?

— Зависти с их стороны я не чувствовал, быть может, потому, что я сам повода  для этого не давал. Я не афишировал, не хвастался, поэтому и отношения у нас были замечательные. Я тут недавно с ними встречался, очень хорошо встреча  прошла. Они за меня искренне рады. Я же в то время, когда приезжал со съемок,  особой радости не испытывал. Отстав в учебе от своих одноклассников, я  старался их догонять. Никто мне просто так отметки не ставил. Со мной в школе проводились дополнительные занятия. Занятия эти оплачивал «Мосфильм», сто двадцать рублей получали педагоги. Конечно же, они относились ко мне с пониманием, но и я старался наверстать упущенное. С физикой, химией,  математикой получалось не очень, а литературу, историю, географию я сдавал  довольно неплохо.

— Ваши родители понимали, что в семье растет будущий артист?

— Тогда никто об этом не думал. Никто даже предположить не мог, что после  фильма «Совсем пропащий» будет еще девять фильмов. Меня приглашали сниматься. У меня появилась возможность помочь семье материально. Жили мы скромно.  Особенного достатка не было, и деньги, которые я получал за съемки,были  неплохим подспорьем. Когда к моменту окончания школы у меня было три главных  роли — из десяти сыгранных — и еще одна главная в фильме «Все дело в брате», тут уж, конечно, я решил идти в артисты. Во ВГИК меня брали сразу на второй  курс, но отец, мнением которого я дорожу и которого считаю своим первым учителем, сказал, что нужно получать хорошую театральную школу. Я подал документы во все театральные вузы и везде получил отказ.

— Как же так, про вас ведь можно было сказать, что вы артист со стажем, пять лет в кино снимались, а вас никуда не приняли? Что же вам говорили, когда отказывали?

— В одном учебном заведении сказали, что я по росту не подхожу, в другом, что у меня нет ни юмора, ни темперамента, а в третьем вообще не советовали  поступать в творческий вуз. Когда я потом встретил этого советчика, он был очень удивлен, что я учусь в ГИТИСе.

— Что играли на дипломе?

— У меня было несколько работ. «Швейк», постановка моего руководителя Оскара  Яковлевича Ремеза, режиссура Олега Львовича Кудряшом. «Блондинка» Камы  Гинкаса. Спектакль «Откуда мы родом» и «Борис Годунов», которого в «черном»  Малом зале Театра им. Вл. Маяковского ставил Петр Наумович Фоменко и в котором  я играл Варлаама. В этом спектакле все мы были еше и солдатами, и купцами, и  боярами. Я учился в актерской группе на режиссерском факультете, а Гончаров  был заведующим кафедрой режиссуры. Он смотрел все наши зачеты, экзамены и на  третьем курсе пригласил меня к себе в Театр им. Вл. Маяковского на роль царя  Агея в сказке «Иван-царевич». Это был ввод вместо Володи Ильина, потому что в  это время он выпускался со спектаклем «Агент 00» и надо было его разгрузить.  Ну, а после окончания нас с Ирой Розановой сразу взяли в штат.

— И почти сразу вы ушли в армию, нельзя было этого избежать?

— Нет. Никто этим не занимался. Никто не пытался договориться с командованием или хотя бы устроить меня на службу в Театр Советской Армии. Я попал в ракетные войска. Служил под Москвой, в районе Кубинки. Нас пришло 20 человек,  из них 18 с высшим образованием. Я самый молодой, 23 года, был старше  командира роты на год. На службу пожаловаться не могу. Мы с друзьями провели  пару операций, продемонстрировали дедам, на что мы способны, и они замолчали  сразу и надолго. Поэтому мне замечательно служилось. Даже когда я ушел в самоволку и схлопотал пять суток гауптвахты, для меня это был дом отдыха. Друзья меня не забывали, сигаретами снабжали. Я оттрубил полтора года, — многое потом мне пригодилось, когда я играл в фильмах военных людей. Вернулся  в Театр им. Вл. Маяковского. Я уходил — выпускался «Закат», я вернулся —  «Закат» все еще выпускался. В результате я «Закат» и выпустил, сыграл Левку.

— Спектакль «Закат» ставил А. А. Гончаров. Вы играли в других его постановках?

— Я сыграл во всех его спектаклях, кроме «Виктории». Не успевал я отыграть премьеру, как получал роль в следующем спектакле. Он меня очень любил, но несмотря на это и на меня он кричал. Он на всех кричал, об этом все знают, но у нас говорили: «Кричит — значит, любит. Значит, еще чего-то хочет от артиста. Вот если не кричит и не обращает внимания, тут уж нужно задуматься». Андрей Александрович вызывал у меня огромное уважение. Мне не хотелось его подводить, поэтому я в кино особенно и не стремился. Все больше по эпизодикам нырял.

— Он не ревновал вас к другим режиссерам?

— Не то слово. Он меня не отпускал, был очень недоволен, когда я все же работал с другими режиссерами. Так была выпущена легендарная постановка  «Валенсианские безумцы» с Танечкой Ахрамковой. Я играл там Мартина. Сейчас мы  с ней выпустили спектакль «Вольный стрелок Кречинский» по пьесе  Сухово-Кобылина «Свадьба Кречинского» и опере Вебера «Вольный стрелок». Я  играю Расплюева. По-моему, замечательный спектакль. Во всяком случае, мы  стараемся сделать его таковым. В нем из Театра им. Вл. Маяковского занято пять человек, так что близкие по духу люди рядом, и я надеюсь, что у нас все получилось.

— Скажите, а когда вы только пришли в Театр им. Вл. Маяковского, в котором тогда работали очень популярные артисты, как быстро вы стали близким им по духу?

— Театр той поры был изумительный по звездности артистов, но я замечательно влился в их команду. Они признали во мне своего: «Мадяныч — наш!», и это было как пропуск. Никаких трений у меня не было никогда. Ну, а после того как было  поставлено клеймо «маяковец», все вопросы были сняты. Вообще внутри театра  интриг не существовало, потому что все занимались работой, репетировали,  выпускали спектакли, снова репетировали.

— А то, что спектакли репетировались очень долго, вас не раздражало?

— Еще как! Вы знаете, я люблю репетиционный процесс, но — быстрый, потому что считаю, что если найдено, то нужно как можно быстрее выпускать на сцену. Я  всегда очень быстро, за пару недель выдавал результат, за что потом и получал  от Андрея Александровича. Он меня все время сдерживал: «Стоять, рано еще  туда», потому что кто-то еще не успел, им надо подтягиваться, и Гончаров не  мог разрешить мне выскочить раньше других. Я всегда мучился, когда долго  выпускали спектакль. Это было для меня пыткой.

— Нередко зрители говорят, что пьесы Островского устарели, что они из прошлого  века, а артистам нравится в них играть.

— Мне тоже нравится. Я сыграл в тpex пьесах Островского. Грозном в «Наливных  яблоках, или Правда — хорошо…», Дергачева в «Жертве века», Подхалюзина в «Банкроте» и могу сказать, что русский язык Александра Николаевича Островского  замечательный. Само движение мысли, движение внутренних монологов героев  изумительны. Андрей Александрович Гончаров очень любил этого драматурга. но  зритель, может быть, в чем-то и прав. Молодежи сложно усваивать речевые  обороты, какие-то слова, фразы, которые исчезли из нашего лексикона. Нам  приходилось чуть-чуть адаптировать его для нашего времени. Пьесы длинные,  многослойные. Из них убиралось то, что было возможно для театра 19-го века, но  никак не конца 20-ю века. Гончаров менял жанры. Я до сих пор играю в филиале  Театра им. Маяковского в двух спектаклях, которые идут семнадцать лет в одном  составе. Это «Наливные яблоки…» и «Банкрот».

— На каком спектакле у вас появляется уверенность, что текст вы не забудете,  мизансцены не перепутаете?

— Если я выпускал, если работал от читки до прогона, то я спокойно себя  чувствую уже на премьере и текст практически не забуду никогда. Как только  роль вводная, даже если я долго репетировал, все равно каждый спектакль —  паника. Подкорка слова не держит, потому что не пройден необходимый путь, это  не вошло в кожу. Все спектакли, которые я выпускал, ночью меня разбуди, я реплики могу вперед сказать, могу наоборот. Были случаи, когда мы по восемь  месяцев не играли спектакли, но как только я выходил на мизансцену, я тут же вспоминал текст и, поворачиваясь к партеру, произносил нужную реплику, В таких случаях говорят: «Артисты вспоминают ногами».

— В Театре им. Маяковского вы были на хорошем счету, работой не обделены и все же вы ушли.

— Я не хочу трогать эту тему, она достаточно болезненная. Одно могу сказать. Я бы не ушел из театра, если бы в нем не стали происходить какие-то вещи. Я ушел из театра, когда он не смог перестроятся. У меня появилось много работы в кино, договориться с театром не всегда получалось. Все равно я считаю себя  больше театральным артистом. Совсем театр не бросаю, это было бы неправильно. У меня есть возможность доигрывать спектакли и играть антрепризы. Это ведь тоже  театральные работы.

— В каких случаях вы соглашаетесь играть в антрепризе?

— Обязательно должен быть интересный материал, и все должно быть  профессионально. Если я понимаю, что это просто наглый чес, я в этом не участвую. У меня слишком наработанная репутация, которая не позволяет мне опускаться до таких вещей. Понятно, что антреприза — это денежное дело, но тем не менее надо честно зарабатывать свой хлеб. К сожалению, антреприза в первых своих проявлениях себя дискредитировала, она стала ругательным явлением, но сейчас в ней появляются работы не хуже тех, что идут в театрах. Я за свои роли  в антрепризе отвечаю профессионально, потому что считаю, что сделал это  достойно и, может быть, даже что-то привнес ценное.

— В антрепризе участвуют артисты разных школ, это не мешает работе?

— Если мы пришли делать одно дело, то неважно кто какую школу представляет.  Значение имеет только есть талант или нет. Если же мы занимаемся своими  амбициями, что для меня лично неприемлемо, тогда ничего путного не выйдет, все это вылезет на сцену и зритель увидит чистой воды антрепризу. Это даже хорошо,  что мы по-разному все воспринимаем. Многие из нас знают друг друга по работе в кино, некоторые знакомы в жизни. Нам не нужно друг перед другом  выпендриваться. Мне лично удобны артисты любой школы. Был бы человек хороший,  артист талантливый, собрались — и вперед.

— Вы чувствуете разницу между зрителями, приходящими в академический театр и  посещающими антрепризу?

— Я зрителя по такому принципу не делю, сейчас он очень изменился. Отошло поколение чистых театралов и новых русских. Приходит много молодежи. Раньше своеобразным критерием для москвичей являлся Питер. В Москве могли принять, а  Питер мог отвергнуть, но если ты победил Питер, тогда это высший пилотаж. Зрителя все равно надо завоевывать. Без зрителя наша профессия не имеет  смысла. Играя aнтрепризу, нужно еще и помнить, что человек пришел посмотреть  на тебя, заплатив деньги, и немалые. Это накладывает на артиста больше ответственности. Тут нужно добиться того, чтобы через два часа зритель вышел  из зала, не жалея о потраченной сумме.

— В стационарный театр вы уже не вернетесь?

— Наверное, со временем возникнет такое желание, хотя мне сложно понять  взаимоотношения театра со мной как с творческой единицей. Попадать в жесткий  репертуарный театр, терять свободу, к которой я уже привык, мне пока что не  хочется.

— После съемок в детском возрасте вы довольно поздно вернулись в кинематограф,  но среди ваших ролей много отрицательных. Артисты говорят, что если играешь  отрицательного героя, ищи где он положительный. Вы для своих персонажей тоже  ищете оправдание?

— Сын тоже говорит: «Папа, ну, что ты гадиков играешь?» Но у меня и  положительные роли есть. В «Детях Арбата», в «Участке». Да и в телесериале «Солдаты», судя по отзывам в интернете, многие не считают моего подполковника Колобкова таким уж отрицательным. Что касается ролей в сериалах «Гражданин начальник», «Карусель», то и такие люди есть. У них, может быть, сломана жизнь, перевернута душа, но и их можно понять. Я артист, я не наблюдаю со стороны, призывая всех посмотреть, какого я гадика играю. Я стараюсь объяснить, что даже конченная гадина может быть не совсем пропащим человеком,  что и в нем есть что-то, чем можно было бы его оправдать.

— Телесериал «В круге первом» получил в этом году премию «Ника». Вы сыграли в нем министра госбезопасности Виктора Абакумова. Вам не кажется, что он очень уж мягкий получился, ведь крови на нем много?

— Если бы это была история Абакумова, то там было бы и «ленинградское дело», и  «дело космополитов», и много других репрессий, а в сериале мы выдернули его на четыре-пять сцен, связанных со звонком и секретной телефонией. Ситуация, в которой он очутился, непростая. Человек, создавший «СМЕРШ», попал в  зависимость от двух заключенных, инженеров — молодого и пожилого. В любое  другое время он расправился бы с ними собственными руками, но ему через два  часа надо ехать на доклад к Сталину в Кунцево, и что он там будет говорить?  Вам показалось, что он мягкий, а помните последнюю сцену, где он бьет своего  подчиненного и у того по лицу течет кровь? Вот Абакумов и показал, какой он  мягкий.

— Вас не смутило, что вы на него абсолютно не похожи?

— Меня смутил рост. Абакумов был высоким мужчиной, но режиссер Глеб Анатольевич Панфилов сказал, что мой рост его совершенно не интересует, то ему  важно внутреннее состояние и что моей фактуры вполне достаточно. «А рост мы  тебе сделаем», — успокоил он меня.

— Одно время вы часто мелькали в рекламе.

— Был такой период в моей жизни. Я не шарахаюсь от него. Понятно, что это не от хорошей жизни. Сложно было, семья, ребенок, денег не было. Зарплаты в  театре сами знаете какие. Тем не менее я честно прошел в этом жанре, мне ни за какую рекламу не стыдно.

— В рекламе важно, чтобы артиста запомнили?

— Такой цели не было, хотя фраза: «Люсь, а Люсь!» из рекламы майонеза «Моя  семья» стала популярна. Мне бы хотелось, чтобы меня запомнили но ролям в  «Штрафбате», «Детях Арбата», «Охоте на Изюбря», но я не в обиде, если помнят эту реплику. Сейчас я уже от рекламы отказываюсь. Сейчас это уже будет мешать  дальнейшему продвижению в актерской карьере.

— На сегодняшний день вы очень востребованный артист. Антрепризы, кино…  Усталость не наступает?

— Наступает, но грех жаловаться на судьбу, ее нужно только благодарить. Если  вы услышите от артиста: «Как мне все это надоело», — не верьте, что кокетство.  Про себя он думает: «Только бы так было всегда!» Потому что если у тебя три  дня нет работы, ты чувствуешь себя не в своей тарелке, начинаешь «лезть на  стены», как будто у тебя отняли что-то очень важное, без чего ты как без воздуха не можешь жить.

— Жена не возмущается, когда вы появляетесь дома ближе к полуночи?

— Она меня жалеет. Старается сделать все, чтобы мне дома было уютно, чтобы я хоть бытом себе голову не забивал. Наташа занимается нашим сыном Ромкой, ему тринадцать лет.

— Зачем же вы его Романом назвали, а вдруг артистом станет?

— Да я-то что мог поделать, — жена его Ромкой звала, когда только ждала.

— Он на вас похож?

— Скорее на маму, худой, длинный, как велосипед, хотя нос папин.

— Так вы хотите, чтобы он стал артистом?

— Он снялся в одной картине, но решать будет он, хотя я за преемственность. Давайте говорить честно: если можно помочь, почему бы этого не сделать. Почему бы на первых порах не поддержать, чтоб мог опереться, использовать творческий  опыт родителей. Чуть-чуть на ступеньку подтолкнуть, чтоб не упал, а дальше — сам. При этом внимательно следить за ним и давать точную оценку.

— Даже если оценка нелицеприятная?

— В этом случае тем более нужно говорить. Он должен понимать, в каком мире живет, что и провалы бывают. Я провалов никогда не боялся. Страх мешает работе. Провал должен быть стимулом. Надо сделать грамотную оценку и идти дальше. В этот раз не получилось, в этом жанре не вышло, значит, надо пробовать себя в другом, но ни в коем случае не останавливаться.